Новости персоналий

В развитых с точки зрения кинематографа странах фестивали открывают авторскому кино дорогу к зрителю – премированные фильмы выпускают в прокат на волне медийного ажиотажа. Продюсер Сергей Сельянов воспользовался этим рецептом: через неделю после того как главные героини «Кококо» Анна Михалкова и Яна Троянова были объявлены лучшими актрисами «Кинотавра», фильм вышел на экраны.

«Кококо» вступил в неравную схватку не только с «Мадагаскаром 3», «Прометеем» и еще не отгремевшими «Людьми в черном 3», но также с шашлыком на даче, пивом на лавке и водкой с утра отбывающих в законный отпуск зрительских масс. Алексей Васильев решил поведать автору и режиссеру Авдотье Смирновой о кассовых результатах и глубинном смысле ее картины.

Алексей Васильев: Дунь, что вас сподвигло выпускать фильм летом?

Авдотья Смирнова: Вопрос не ко мне. Эти вопросы продюсеры решают.

А.В.: А ты знаешь, сколько к вам на фильм человек-то пришло?

А.С.: Да. Но я могу тебе сказать, что по итогам двух уикендов «Кококо» собрал в два раза больше, чем «Два дня», – 8 млн рублей. А «Два дня» за второй уик-энд собрали 3 млн 800 тыс. Притом что «Два дня» вышли в сентябре. Не ходят на русское кино, Леш…

А.В.: Не надо, ходят, просто летом нельзя выпускать кино, не нацеленное на развлечение.

А.С.: Наше кино все равно когда выпускать – хоть днем, хоть ночью, хоть летом, хоть зимой. Ты знаешь, по статистике, кто типовой зритель сейчас? 15-летняя девочка. Соответственно, любое кино, которое не для 15-летней девочки, – оно обречено. У нас ушел взрослый зритель из кинотеатров. У нас исчезла эта форма времяпрепровождения.

А.В.: А ты думаешь, твой фильм рассчитан на взрослого зрителя?

А.С.: Не на 15-летнего – точно.

А.В.: Я смотрел фильм на дневном сеансе в обычном кинотеатре, куда бабушки привели детей, с которыми до того катались на катере, а после собирались на колесо обозрения. Я сначала сидел спокойно, потому что уже привык к тому, что ты придумываешь истории не у себя на кухне. И тут – опа! – как будто оказался с тобой за накрытым столом, только стол накрыт на экране, и слушают наши обычные разговоры дети, измазанные сладкой ватой, и тетки, которые не знают столующихся.

А.С.: Это плохо?

А.В.: Это странно.

А.С.: Я не вижу в этом ничего странного. Это – первая моя картина, которая похожа на меня. Я в первый раз позволила себе рассказать то, что меня на самом деле интересует. До этого я считала, что я не имею права самовыражаться.

А.В.: Почему?

А.С.: Потому что до этого я не умела снимать кино – вообще, совсем, никак. Когда я снимала «Два дня», мне было интересно попробовать жанр. Жанр же вещь жесткая. Хочешь не хочешь, а вот тебе продюсерский заказ, вот тебе артисты, на которых ты должна написать роли и которых должна снять, и вот тебе обязательный хеппи-энд. Я попробовала – и мне кажется, что я это сделала довольно удачно.

А.В.: Да, очень.

А.С.: Зритель, тем не менее, на эту картину не пошел. А я сделала кино friendly по отношению к зрителю, и сделала его на пределе своих возможностей. Что называется, «даже самая красивая девушка не может дать больше того, что имеет». Не хотите? Ладно, тогда я пошла заниматься тем, что интересно мне.

А.В.: И это «Кококо»?

А.С.: Да, безусловно, ты прав. Я там разбиралась с собой, со своей семьей, окружением, со своими ценностями, в конце концов. Для меня это было интересно, важно и нужно. Но я при этом, Леш, совсем не высокомерный человек. Я не считаю себя какой-то уникальной, но я считаю, что если что-то интересно мне, значит, точно найдутся люди, которым то же самое интересно. Я эту картину люблю за то, что это первая моя откровенная картина.

А.В.: Красивые у тебя украшения. Где ты их взяла?

А.С.: В Питере купила.

А.В.: Дорого стоили?

А.С.: На мой взгляд, дорого.

А.В.: Я в прошлый раз подобное видел на Анни Жирардо.

А.С.: Ну они специально состарены.

А.В.: С каких пор ты не нуждаешься?

А.С.: В кино я как нуждалась в деньгах, так и нуждаюсь.

А.В.: «Кококо» ведь частично финансировал Фонд кино.

А.С.: Да, только от Фонда кино мы пока не видели никаких средств. В титрах он стоит, а денег нет.

А.В.: Как так?

А.С.: Не знаю. Мы надеемся, что Сельянову вернут хоть что-то, потому что мы снимали на его деньги. Плюс двое моих друзей, указанные в титрах, дали какие-то суммы. Вся группа недоплачена – вся!

А.В.: И ты тоже?

А.С.: Конечно.

А.В.: Давай так сформулируем: ты от кино получаешь те деньги, на которые...

А.С.: Нет, кино меня никогда не кормило и не кормит. Я живу на деньги, которые я зарабатываю на телевидении.

А.В.: То есть ты больше денег получаешь, когда вы в телевизоре злословите с подругой?

А.С.: С Толстой – да, именно так. Я думаю, что кино кормит тех волшебных армянских режиссеров – я не могу запомнить их фамилии, – которые снимают фильмы с участниками «Comedy Club». Их кино кормит. Но ни меня, ни моих друзей – нет. Но я, ты ж понимаешь,не могу жаловаться. Во-первых, у меня, в отличие от моих друзей, всегда была другая работа. Я всегда имела возможность заработать на кусок хлеба с маслом то журналистикой, то менеджментом – в «Коммерсанте» том же самом, – то телевидением. А сейчас у меня муж небедный, поэтому мне вообще, так сказать, жаловаться стыдно. Но друзья мои все вынуждены кто снимать рекламу, кто – сериалы, кто еще что-то делать.

А.В.: На флаерах «Кококо» написано что-то насчет «вечной комедии русской жизни» и «двух сторон одной медали – России». Пресса тоже приписывает твоим лентам некое общественно-гражданское звучание. А я, Дунь, как не понимал, о чем ты, когда мы вместе где-нибудь ели и выпивали, и речь твоя приобретала гражданское звучание, так и в фильме этого содержания не уяснил.

А.С.: Леш, понимаешь, в чем дело, для меня эта картина вообще про другое. Ни про какую ни про интеллигенцию, ни про какой ни про народ. Для меня эта картина – про мезальянс. Про то, как я какое-то количество лет назад попыталась осчастливить другого человека. Я снимала для того, чтобы этого человека простить за то, что он с моей душой сделал, и себя простить за то, что я с ним сделала. Я после этой картины сделалась немного другим человеком, чем я была до нее. Поэтому для меня эта картина абсолютно состоялась.

А.В.: То есть лучше тебе стало?

А.С.: Да, мне стало легче жить. Поэтому когда мне в полдвенадцатого ночи после целого дня пресс-конференций, интервью и деловых обедов начинают в лицо говорить какие-то глупости про карикатуру на интеллигенцию, я медленно сползаю под стол.

А.В.: Насчет карикатуры не скажу, и все же – ты думаешь, что может быть что-то важнее любви?

А.С.: Это, вообще-то, картина про любовь.

А.В.: Про чью?!

А.С.: Двух душ. А любят только души! Это про любовь двух душ, которые не могут пробиться друг к другу, находясь в кандалах собственных тел, биографий, воспитания, среды, города. Про то, как два любящих друг друга человека могут друг друга замучить.

А.В.: А героиня Трояновой героиню Михалковой любит?

А.С.: Насколько она способна – да. Вот когда она покупает ей шмотку, дарит ей картину, говорит «красный – твой цвет», зовет людей на вечеринку, когда она утешает ее после ссоры с мужем и говорит «хочешь, я тебе эпиляцию сделаю?» – она ее любит: она вот так выражает свою любовь. Они бесконечно друг к другу лезут, потому что каждая считает, что она знает, как другую сделать счастливей. А это бывает, только когда люди любят друг друга. И тогда они хотят другого осчастливить. Ужас в том, что мы другого человека не знаем, не понимаем и понять не можем.

А.В.: Но попытаться можем?

А.С.: Это попытка с негодными средствами. Потому что нельзя понять другого человека.  Это, может быть, единственное, в чем я уверена за всю свою долгую жизнь.

А.В.: Это же безумно печально!

А.С.: Да. А жизнь вообще печальна – она смертью кончается, Леш.

А.В.: Ну, Дунь, ну перестань!

А.С.: А че такого-то? Я совершенно нормально живу с этой мыслью. Она мне пришла в голову, когда мне было лет 30 с небольшим. Она меня ужаснула. Потом я с ней научилась жить. У меня все сценарии про это: «Дневник его жены» про это, «Прогулка» про это.

А.В.: Но – не картины, которые ты поставила как режиссер.

А.С.: «Кококо» точно про это. Про то, что мы друг друга не понимаем и мучаем. Мы отнимаем друг у друга воздух.

А.В.: А я у тебя отнимаю воздух?

А.С.: Да. И я у тебя отнимаю.

А.В.: Нет, ты у меня не отнимаешь. Мне, наоборот, очень приятно посидеть с такой красавицей. Ты считаешь, ситуация безысходная?

А.С.: Я помню, как мне эта мысль в голову пришла. Я ссорилась с близким человеком. И в какой-то момент меня пронзила мысль – ведь он не понимает, что я говорю! Он понимает только часть, но не все, что я имею в виду. Еще больше меня потрясла мысль, которая пришла вслед за ней: я точно так же понимаю только часть того, что он говорит, а совсем не все то, что он имеет в виду.

Я начала думать эту мысль, и я ее думала много лет: мысль про одиночество наше внутреннее, про то, что такого, какой ты внутри, – а ты такой же, каким ты был в шесть лет, в двенадцать лет, тот же самый, – ты никому не можешь себя объяснить. И в начале тебя ужасает вот это твое одиночество и то, что тебя никто не понимает. Но эта мысль еще молодая. А когда ты становишься старше, ты начинаешь думать о другом: о том, что никто никого не понимает и что каждый человек одинок. И тогда ты научаешься сочувствовать, в том числе тем людям, которые тебя обидели, которые тебе неприятны, которые тебе неинтересны.

Ты начинаешь видеть в них того шестилетнего, того двенадцатилетнего, который один на свете и которого никто не понимает. И когда ты научаешься испытывать это сочувствие, то жизнь твоя становится легче. Ты начинаешь видеть в этом взрослом, циничном, противном, толстом дядьке мальчика, которого в школе обижали. В этой вульгарной, наглой, беспардонной тетке ты видишь девочку, которая себя никому не объяснит. Если ты становишься по-настоящему зрелым человеком, тебе про себя думать становится менее интересно, чем про других.

Вся беда Лизы, которую играет Михалкова, состоит в том, что она не повзрослела. Ей кажется, что она может то, чего на самом деле она еще не может. Ей кажется, что она думает о Вике, о том, как сделать ей лучше, а на самом деле она думает о себе. Она конструирует для нее счастье, исходя из своих представлений. Ты говоришь, что я экранизировала пьянки и застолья у себя в доме, а на самом деле я экранизирую все те минуты, когда мы обижаем других людей, этого не замечая.

А.В.: Я кому-то сказал после фильма, что я 250 раз был Яной Трояновой, но и Аней Михалковой раз 100 побывал.

А.С.: В том-то и дело. Мы когда с девками репетировали и разбирали картину, я им говорила, что это история про ребенка, которого взяли из детдома, потому что мы такие прекрасные, такие благородные, а потом поняли, что не справляемся и захотели вернуть. Ты знаешь, что в России страшнейшая статистика возврата приемышей в интернаты?

Люди усыновляют ребенка, оформляют опеку, а потом ребенку исполняется 14 лет, он становится невыносимым – и они его возвращают. Это про это история: про то, что в некотором роде мы все забираем друг друга из детских домов, а потом хотим вернуть.

А.В.: То есть для тебя «Кококо» – это прямо восторг?

А.С.: Там много ошибок и неправильностей, но это ошибки и неправильности, которые я на данном этапе своего развития не знаю, как сделать по-другому. Поэтому я не могу сказать, что это восторг, но это, безусловно, важная для меня картина.

А.В.: У Михалковой невероятное чутье, где начало фильма и где конец, и понимание, как она оттуда сюда придет, – ведь той по-хорошему развязной улыбки, с какой она в финале талдычит менту: «Отпустите ее – это моя подруга», мы даже заподозрить не могли у тети, с которой мы в ее лице знакомимся в начале фильма в купе поезда.

А.С.: Я со всеми артистами до начала съемок разбираю весь сценарий, выстраиваю некую партитуру, именно потому, что сниматься все будет не по порядку и чтобы не потеряться. Что касается Ани – она не только большая актриса и замечательный человек, она для меня своего рода альтер эго. Я ее хочу снимать всегда, во всем, везде, притом что я старше ее на пять лет, у нас очень разная жизнь с ней, но мы исключительно похожие души.

А.В.: А кого бы ты из всех-всех актеров и актрис хотела бы снимать? Вот Грету Гарбо хотела бы снимать?

А.С.: Нет, она не моя. Ханну Шигуллу хотела бы. Мне нравятся те артисты, в которых я вижу манящую меня личность. Гарбо меня оставляет равнодушной. Я бы хотела снимать Хелен Миррен. Из мужчин есть один актер, который меня страшно интересует, его зовут Томас Кречманн. Помнишь, в «Пианисте» он играет этого немца, которого спасают?

А.В.: А то! И вот он тебе интересен?

А.С.: Оч-чень!

А.В.: А ты смотришь порнофильмы?

А.С.: Я не могу сказать, что я их смотрю, – я их видела, скажем так.

А.В.: Кто-нибудь нравится?

А.С.: Я их не воспринимаю как артистов. Я вижу там усилия физики, а не психики.

А.В.: А ты могла бы взять актера оттуда?

А.С.: Я могу взять актера откуда угодно. В «Кококо» огромное количество моих друзей играют как актеры.

А.В.: Одна Аркус (главный редактор журнала «Сеанс». – Прим. Variety) чего стоит!

А.С.: Аркус там прекрасная. И Пармас там прекрасная…

А.В.: А кто это?

А.С.: Пармас играет домработницу Надю. Этомоя ближайшая подруга и мой соавтор сценария. Моя главная профессиональная встреча в жизни. Она и человек невероятный, и прирожденный комедиограф, а это, как ты знаешь, очень большая редкость.

А.В.: Видел вчера Яну Троянову. Потешный она человек. Но актриса – однообразная.

А.С.: Я не считаю, ни что потешная, ни что однообразная. Человек она сложный, а не потешный, а актриса... Ты видел «Жить», новую картину Сигарева?

А.В.: Я, кроме твоих фильмов, вообще никакие не смотрю.

А.С.: Ну и зря. Потому что Сигарев очень сильный режиссер. И потом, если ты не видел ее в других фильмах – как ты можешь утверждать, что она однообразная?

А.В.: В твоем фильме она практически такая же, как в жизни.

А.С.: Ты несправедлив. Я могу сказать, что когда я начинала эту картину, я пребывала в твердой уверенности, что будут играть только Михалкова и Троянова. Если б одной из них не было, я не стала бы снимать. В фильме, если ты помнишь, есть такой кадр, когда они обе стоят у витрины в Кунсткамере, где банка с сиамскими близнецами. Если бы я делала плакат к фильму, я бы выбрала этот кадр, потому что он и есть – метафора всей истории. Они – как сиамские близнецы. Ты говорил, что Михалкова меняется, а Яна – нет. Я так не считаю. Потому что они меняются ролями. Вика, которая вошла в эту квартиру и эту историю, не боясь никого и ничего, выходит, реально боясь эту бабу и прося: «Не отдавайте меня ей!».

А.В.: Мы все боимся эту бабу!

А.С.: А ты считаешь, что это не изменение?

А.В.: Оно написано. Оно не сыграно.

А.С.: Не согласна, Лешка. Вполне возможно, что у меня это не получилось сделать так, как надо было.

А.В.: У тебя вообще до фига всего не получилось.

А.С.: Спасибо, милый, я тебя тоже люблю.

А.В.: Вы используете нарезку там, где куда смешнее и выразительнее было бы детально прописать, как эти две женщины в первый раз вместе напиваются. Зато на сыночка твоего смотреть на большом экране – одно удовольствие: красиво ты ввернула его в сцене клубной вечеринки!

А.С.: Он просто работал на картине администратором, там не получался кадр, и я попросила его пройти со свечой.

А.В.: Мой папа от него без ума: он же звезда какого-то неадекватного вида спорта.

А.С.: Пляжного футбола. И Россия, за сборную которой он выступает, по этому неадекватному виду спорта – чемпион Европы и чемпион мира, в отличие от большого футбола.

А.В.: Да, это был красивый кадр. Ох – и кольцо у тебя красивое!

А.С.: Это знаешь что за кольцо? Я очень люблю про него рассказывать… Только давай уже выключим эту твою бандуру.